Site map — Карта сайта

Назад к индексу раздела

II Несколько событий оказали большое влияние на всю мою дальнейшую научную работу; эмоции вместо анализа.

Знакомство с только что изданными тогда работами по науковедению (напр., Прайса,  D. J. de Solla Price, Большая наука, малая наука; Наука со времен Вавилона) неожиданно показало, что в основе современной науки лежат не столько и не только рациональные основания, сколько миф, вера, оккультные мотивы; и это были не только химики, заимствовавшие от алхимиков — так, Ньютон многое взял для своей физики и математики из своих занятий Библией… Стало понятно, что многие проблемы в организации общества связаны с непониманием сходства и противоположности науки и технологии (см. об этом здесь).

Осенью 1967 г. на мехмате МГУ (где я в течение ряда лет слушал лекции и посещал семинары) профессор кафедры топологии М. М. Постников сделал доклад о проблемах с хронологией древней истории и идеях бывшего народовольца Николая Александровича Морозова, изложенных в его многотомной книге Христос.

Я (как и все мы) был избалован физико-математическим подходом: нужный факт либо известен (и тогда он в справочнике или таблице), либо нет — и тогда ты сам должен доказать соответствующую теорему или сделать эксперимент. Из того, что нам рассказал проф. Постников следовало, что в гуманитарном мире всё не так, что даже основа основ — всемирная хронология — абсолютно ненадёжна, была создана Бог знает как и кем и НЕ подтверждается ничем [например, астроном Гинцель утверждал, что астрономические наблюдения никак не соответствуют датам древней истории— и Н. А. Морозову, астроному по специальности, такие аргументы были понятны...] А ведь при иной хронологии многие теории (например, Гегеля, Ясперса, Вико и пр. — как и исторический материализм Маркса) вообще бессмысленны!

Это меня буквально потрясло… Желая опровергнуть Н. А. Морозова, я начал проводить вечера в "горьковке" и "ленинке" (там были почти все тома Морозова и хронологические таблицы Blair 1812 года издания, которым пользовался Морозов). К сожалению (или к счастью) ни подтвердить его выводы, ни опровергнуть мне не удалось; стало только ясно, что нужно или всерьёз заново обосновывать всю историю, или рушить её и создавать вновь — и одному мне этого сделать не под силу.

На историческом факультете МГУ меня подняли на смех, заверяя, что "у нас всё в порядке," и что они всегда были убеждены, что математиков к истории нельзя подпускать и на пушечный выстрел. Самостоятельные же изыскания убедили меня навсегда, что в гуманитарном мире произвол, что царит не доказательство, эксперимент и аргумент, а АВТОРИТЕТ (иногда напоминающий по замашкам и ухваткам криминального авторитета...), цитата, мнение, домысел, априорная гипотеза, которую забыли доказать.>> далее

В 1969 г. я прочёл книгу Т. Шибутани Социальная психология (а также Социологию личности И. Кона), до этого посещал занятия на кафедре физиологии высшей нервной деятельности биофака МГУ. Стало понятным, что когда гуманитары пишут и говорят о человеке, то они имеют в виду не Homo Realis (то есть Человека Подлинного), а Homo Fictus (Человека Выдуманного), выведенного из априорных теорий о том, каков этот самый человек (его скорее следовало бы назвать "Homo Phantasticus" или "Homo Theoreticus"). И поэтому поведение человека в подлинной жизни (например, в экономике), имеет столь мало общего с теоретическим.

Это навело меня на грустные мысли, что кто-то может попытаться теперь "подогнать решение под ответ в задачнике": заставить живого, подлинного человека вести себя так, как велят теоретики... Например, тезис Дарвина о выживании самых приспособленных (survival of the fittest) стал чуть ли не Новым Откровением в новом мире. А ведь 100 лет назад ещё анархист П. Кропоткин написал свою работу Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса, в которой сомневался в войне всех против всех и утверждал, что альтруизм куда более продуктивен для нормального развития (об этом было рассказано в статье: Эфроимсон, В., Родословная альтруизма (этика с позиций эволюционной генетики человека). Новый мир, №10, 1971.) Но тогда я ещё не подозревал о манипуляции, пропаганде, brainwash, пиаре (PR) и прочих либерально-демократических методах.

Много нового для себя я узнал, познакомившись в 1970 г. с книгой Тейяра де Шардена Феномен Человека: оказалось, что существует другой Социум, не мистически-материалистический объект разговоров, но не изучения, а Социум как постоянно развивающаяся структура, у которой, кроме материальной составляющей, есть некая (по терминологии Тейяра) "тангенциальная составляющая," представляющая собой как бы постоянно преумножающуюся и развивающуюся совокупную психику (я предпочитаю называть этот процесс цефализацией.) Сам Социум стремится к гипотетической "точке Ω" — той самой, "Аз есмь Альфа и Омега" (Апокал., I:8).

Элементом такой структуры является не столько отдельный человек, а Большие Группы — социокультурные общности (СКО), культуры, в которых люди связаны общими целями, ценностями, судьбами, историей.

Шибутани и материалы проводившейся в то время дискуссии по поводу так называемого "азиатского способа производства" обратили моё внимание на социокультурные отличия поведения людей в экономике и управлении. Собирая материал для диссертации, я нашёл довольно большой пласт работ, рассматривавших влияние религии, истории и/или национальной психологии на социально-экономическое развитие. (М. Вебера, например, на русском получить было сложно, но на английском его выдавали без колебаний.) Одна из статей рассказывала об абсолютно неевропейской модели принятия решений в Японии — РИНГИ-СЭЙ. (В то время вообще стали популярными работы о причинах "японского чуда.")

В том эзоповском марксистско-ленинском мире и названия были эзоповские — официальное название моей диссертации было Анализ некоторых задач планирования и принятия решений в экономике, на деле в ней  применялись идеи и методы, наработанные в психологии (в частности, в "математической" психологии) для анализа поведения человека, принимающего решения — особенно в плановой экономике: функции полезности для упорядоченного топологического пространства, "размытые" множества и функции (fuzzy sets and functions), парадоксы принятия решений при выборе критерия оптимальности (такие как Paradox Allai), предложена "размытая" модификация модели предпочтений фон Неймана-Моргенштерна, рассмотрены логические противоречия модный тогда критериев "оптимального функционирования социалистической экономики," доказано, что во многих случаях само "оптимальное" решение полностью ПРЕДРЕШЕНО тем, каков критерий. Тем самым произвол вводился уже во время постановки задачи. В эзоповском мире исходный текст меня заставили сократить наполовину, из списка цитируемой литературы убрать 90% иностранцев, зато добавить (несуществующие) цитаты Маркса...

Мои попытки получить какие-то консультации на факультете психологии закончились тем, что меня самого попросили сделать сообщение о своей работе. С 1975 г. я начал посещать лекции и семинары на факультете психологии [официальное получение кандидату наук второго диплома в СССР было крайне затрудненно и мне несколько раз официально отказали в праве поступления туда.] В 1975 г. я прочёл первую лекцию по психологическим методам управления и тех пор провёл сотни лекций, семинаров, ролевых и деловых игр, сессий СПТ (социально-психологического тренинга) и НЛП (NLP) для слушателей разного уровня: руководителей предприятий и их заместителей, резерва на выдвижение на руководящие должности, сотрудников отделов кадров, руководителей кафедр университетов страны и их профессуры, руководителей школ и учителей, сотрудников научно-исследовательских институтов, просто желающих. (За те годы я и сам обучался в различных семинарах — АТ ("аутогенной тренировки"), NLP, "методологии" Щедровицкого и пр., двухмесячный курс немецкого языка в группе у Китайгородской…)

Сравнение западной культуры с дальневосточной (особенно с Японией) заинтересовало меня, я окончил курсы японского языка и собрал большую коллекцию материалов в IIASA (International Institute for Applied System Analysis) в Вене (Австрия); собирался ехать на стажировку в Японию (надеясь заняться там буддийской психологией) — но вместо меня послали бригаду дзюдоистов (видимо, нам их и не хватало...)

Может быть, в том и была рука Провидения: я вдруг осознал, что вместо сравнения с "модной" Японией много полезнее будет выяснить, почему у нас в России нет "русского чуда," каковы социокультурные особенности России, которые не дают возможности "в лоб," прямо, без каких-то модификаций применять западные методы. В 1979 г. был сделан первый доклад по теме — из него выросла книга Пути России (начал её выкладывать здесь.)

После первого же доклада о сравнении России с Западом и Востоком мне сразу же был задан вопрос: а коммунизм в СССР — следствие дикости и отсталости России, или её специфической психологии, как утверждали "голоса," авторитеты и диссиденты, или нет? В тех условиях, когда и первую-то книгу никто не соглашался издавать, о второй и думать не приходилось.

Но уже в 1986 г. я имел первый вариант своего ответа на этот вопрос: В России (как и в ряде других стран) была сделана успешная  попытка создать ДРУГУЮ КУЛЬТУРУ, полностью или в основном отрицающую нормы, цели, ценности, принципы, методы, верования, идеи Русской Социокультурной Общности — и даже саму историю страны. Я назвал её "антикультура" (анти_К). Чем больше я погружался в эту тему, тем больше видел сложность её; у меня и сегодня нет ответов  на все вопросы о том, что именно, как и почему произошло в России, но здесь я предполагаю выставить первый вариант новой книги Aнти_К.

III Более близкое знакомство с практикой гуманитарного подхода

То, что будущие историки с самого начала вряд ли подбираются по умению анализировать, а не цитировать, напоминает мне случай с моим соседом по общежитию МГУ на Ломоносовском проспекте  в августе 1966: он приехал поступать на исторический факультет (МГУ) с золотой медалью; как он сам с гордостью рассказал, он убедил учительницу математики, что он никогда и ни при каких обстоятельствах не пойдет поступать никуда, где нужна математика, а поэтому будет честно, если она его не зарубит — а медаль ему нужна, так как поможет поступить на исторический факультет. В один из дней он явился в общежитие в ярости и в курилке с гневом рассказывал, что на устном экзамене по истории их, медалистов, нарочно режут: "Представляете, они спросили имена царских генералов времён Первой Мировой войны. Я им и сказал как в учебнике по истории СССР — Брусилов, Самсонов Ренненкампф." — Они: “А еще?" — "Я и сказал, что больше в учебнике нет! И они снизили оценку!" Абитура загудела: "Да, это нечестно!"

Не считая себя историком ни в коей мере, я всё же осмелился спросить: "А Деникин? Краснов? Юденич? Колчак? Алексеев? Каледин?" Они были потрясены; рассуждать они не научены — если генерал во время Гражданской войны, начавшейся в 1918 г., был генералом, то он и в Первую мировую был им (т. к. Первая мировая закончилась только в ноябре 1918 г.) И действительно, из известных белых генералов только Шкуро получил звание не от покойного Государя императора!

В то время в экономике (и в науке, и в практике) шли ожесточённые "бои" между "товарниками" и "нетоварниками" (сторонниками так называемой "планомерности"). Первые (Берри, Бирман, Либерман, Лисичкин, Лурье, Немчинов, Новожилов) считали, что при социализме тоже может и обязан действовать рынок (со всеми его атрибутами — прибылью, стихийностью, конкуренцией — а заодно и махинациями?) По мнению вторых, рынка нет и быть не должно (а иначе "за что боролись" — в прямом смысле: часть наших преподавателей принимала непосредственное участие и в гражданской войне, и в раскулачивании... С гордостью рассказывалось нам на лекциях, как выбивали хлеб у "кулаков"; как плясали в красной косыночке; как белогвардейский снаряд чуть не лишил нас будущего профессора; как удар по голове во время боя навел будущее светило на мысль о необходимости идти в науку...) Меня, воспитанного на доказательстве и эксперименте вместо цитат, логике и аргументах вместо эмоций, рассуждении вместо ругани, поразил уровень их дискуссий: найти подходящую по звучанию цитату из Маркса, Энгельса, Ленина, съезда — не важно, если она при этом никак не относится к сути дискуссии.

Тогда проходила широкомасштабная дискуссия на тему: можно ли использовать математику (и вообще естественнонаучную методологию) в экономике и в целом в общественных науках. Уровень доказательств с обеих сторон (и во здравие, и за упокой) был удручающе одинаков: цитата + авторитет.

В это же примерно время гуманитарное увлечение авторитетами за малым не закончилось для меня трагично. Весной 1968 на семинаре по истории КПСС мне было поручено преподавателем  сделать доклад по теме “Начало войны 1941 г.” Я специально подготовился, прочитал что сумел найти в библиотеке, в том числе многотомную Историю Отечественной войны и др. общедоступные источники. Из них, на мой взгляд, неопровержимо следовало то, что я и доложил своим коллегам по группе — и какой-то даме, зачем-то пришедшей на семинар: в соответствии с азами военной стратегии для прорыва обороны атакующей стороне необходимо иметь соотношение войск 3 к 1; а на границе Германия-СССР было тогда примерное равенство; следовательно, Гитлер не смог бы прорвать весь фронт, а значит, и не рискнул бы идти далеко вперед, боясь фланговых охватов. (Сам-то я этих азов не изучал, но хорошо помнил, как сослуживцы отца, фронтовики, кадровые офицеры, об этом говорили за столом — и, кстати, тоже недоумевали). Значит, сделал вывод я в докладе,  здесь что-то не так, это явная вина Сталина, и, следовательно, всё это — какое-то темное место в истории. За такой доклад меня чуть было не исключили из ВЛКСМ, а значит, и из МГУ: незнакомая дама оказалась заведующей кафедрой, ярой сталинисткой; на заседании кафедры обсуждался мой вопрос (меня, понятно, пригласить забыли); мудрые головы решили, что я начитался "врагов" — и вскоре до синевы бледный преподаватель специально нашёл меня и шепотом задал вопрос: "Читали вы книгу Некрича?!" Я никогда не слышал этого имени и абсолютно честно сказал, что нет.

…В гуманитарную голову, видимо, и прийти не могло, что кто-то может, не подсмотревши у авторитета, сам прийти к каким-то выводам. (Поскольку он мне поверил, и видимо, убедил начальство в этом, меня оставили в покое; на экзамене он хотел-таки мне поставить "4," потом вздохнул тяжело, и сказал: "Натерпелся я из-за вас так, что вы мне как-то даже роднее стали" — и поставил "5"! Но кафедра меня не забыла — на вступительном экзамене в аспирантуру преподавательница кафедры, бывшая балерина, задала мне вопрос: "За что изгнан был Троцкий?" Я начал объяснять, за что; она, с гневом, весьма смахивавшим на ненависть, закричала: "Ну что тут объяснять! Враг он был, враг!!!" И хотела поставить "3."  К счастью, вмешалась кафедра, но "4" тоже гарантировало, что я с "4" по политэкономии не попадаю в аспирантуру… Мне повезло: на английском завалились многие и мне как раз хватило баллов.)

Только много лет спустя я узнал подробнее о книге Некрича 22 июня 1941 года, а сейчас все обсуждают идеи Вик. Суворова…

Студент мехмата нашёл ошибку в доказательстве теоремы у академика X.; когда этого студента, насобиравшего "хвостов," собирались "уволить" с факультета, академик сам пошёл к своему старому приятелю, ректору МГУ академику Y: "Его нельзя исключать, он у меня ошибку нашёл!"  В гуманитарных науках всё, к сожалению, оказалось наоборот: даже если "бугру" только покажется, что к нему проявили неуважение, то вместо того, чтобы креститься, бугор начнёт из студента делать идиота.

Эпопея с защитой диссертации (написана осенью-зимой 1972 г., "потеряна" на 2 года на кафедре, после вмешательства деканата представлена к обсуждению, защищена весной 1975, затем её мариновали "друзья" Шаталина в ВАКе до 1977 г.) высветила неумение (и даже нежелание) "держать цель" — то есть попросту анализировать ПОСТАВЛЕННУЮ задачу, а не ту, которая понравилась "по дороге." В то время сформировалась теория СОФЭ (система оптимального функционирования экономики) — как попытка соединения планового (то есть нормативно-приказного) подхода с товарно-денежным. Утверждалось, что социалистическая экономика отличается от капиталистической тем, что она МОЖЕТ быть организована "оптимальным" образом — из чего делалось неявное утверждение, что и ДОЛЖНА. А оптимум достигается на  основе решения некоей задачи на поиск (условного) максимума (или минимума) некоего критерия оптимальности социалистической экономики. Одна из целей моей диссертации была показать, что "оптимальное" решение определяется тем, какой именно критерий был выбран; то есть: любое плановое решение, как правило, можно всегда задним числом объявить оптимальным, если подобрать соответствующий критерий. Тем самым произвол ("волевое решение") объявлялся научно обоснованным оптимумом. Но в этом случае не только "планомерность" социалистической экономики есть миф, хуже было другое: фактически и надежды "рыночников" на спасение нас в рынке перечеркивались полностью. так как рынка совершенной, то есть адам-смитовской, конкуренции уже давно не было, а корпоративное планирование было уже тогда столь же произвольным, что и министерско-госплановское).

Защита диссертации выявила ещё одну особенность гуманитарного подхода — "филологичность," игру в слова: объект изучается не сам по себе, а в зависимости от того слова (термина, определения), которое ему приписали. Следовательно, если ты употребляешь слова из чужого лагеря, то ты враг, а с врагом разговор короткий, до ближайшей стенки. В диссертации мне пришлось иметь дело с тем, что в западной литературе называлось utility functions(функции полезности) — а это категорически не вписывалось в марксистско-ленинскую науку. И всё пришлось править, изобретая новый термин ("функции, сохраняющие порядок"). Во время полемики по поводу одной из моих (так и неопубликованной) статей меня обвинили в экзистенциализме за употребление термина "экзистенциальные ценности." Разозлённый, я сказал оппоненту: "Ваша новая статья называется Методы... — следует ли из этого, что вы методист?" Моя реплика осталась непонятой, ибо никто в аудитории не знал, кто такие методисты (религиозная секта) и, похоже,  не желал знать ничего, кроме своего узкого круга людей и идей.

Чтобы не заниматься филологией (то есть не играть в слова и буквы), мы должны постоянно иметь в виду некий исходный, абсолютный, инвариантный смысл термина (при всей, понятно, ограниченности такой возможности) — то есть нечто, что при всех изменениях, дискуссиях, расколах, ересях остаётся относительно таким же неизменным — как платиново-иридиевый эталон метра в Севре. Если же этого нет, то любые слова, лозунги, категории, определения, понятия можно извратить до бесконечности, подменив их смысл прямо противоположным.

Одна из основ определения "эталонного метра" в конкретной ситуации — та исходная  деятельность, с которой мы начинали: если каждый человек каждый раз будет хотя бы помнить об истоках, сравнивая то, что он сам говорит (или что ему внушают) с тем, ради чего всё затевалось — он получит хоть какую-то возможность проверки, независимой от того, что он сам себе внушил (или ему помогли в том другие). Естественно, каждый должен себе отдавать отчёт в том, что во многих случаях это легче провозгласить, чем сделать — но к этому нужно стремиться. Такой эталонный метр — жизнь по принципу "здесь и теперь," а игра в слова — это чужая заёмная "мудрость," за которой обычно пустота.